Четыре сезона [litres] - Стивен Кинг

– Не спорь со мной – я прав! Живи как знаешь. Уходи и не возвращайся. Могу ли я остановить тебя? Конечно, нет! Отдыхай на Гавайях, а я останусь в этой душной и вонючей кухне ждать, когда Schwarzen из южных окраин Лос-Анджелеса начнут убивать полицейских и снова жечь трущобы. Я не могу ос-

тановить тебя, как не могу перестать стареть. – Он пристально посмотрел на Тодда, и тот, не выдержав его взгляда, отвернулся. – В глубине души я тебя не люблю. И не полюблю никогда. Ты мне не нравишься. Ты вторгся в мою жизнь незваным гостем. Ты заставил меня вскрыть склепы, которые было лучше не трогать, потому что, как выяснилось, кое-кто в них был похоронен заживо и сумел выжить. Ты и сам запутался в жизни, но жалко ли мне тебя? Gott im Himmel! Ты сам себе все это устроил, так почему я должен тебя жалеть? Нет, мне тебя не жалко. Ты мне не нравишься, но я начинаю тебя уважать. Поэтому избавь меня от необходимости повторять одно и то же дважды. Мы могли бы принести сюда эти документы и уничтожить их здесь, на кухне. Но это абсолютно ничего не изменит. И все останется по-прежнему.

– Не понимаю.

– Не понимаешь, потому что никогда не давал себе труда подумать о возможных последствиях. Тогда слушай меня внимательно, мальчик. Даже если мы вместе сожжем здесь свои письма, откуда мне знать, что ты не сделал копию? А то две или три? В библиотеке стоит ксерокс, и за какие-то пять центов можно сделать копию. За один доллар ты можешь повесить мой смертный приговор на каждом перекрестке в двадцати кварталах. Подумать только – это целых четыре мили! Скажи, откуда мне знать, что ты так не поступишь?

– Я… ну… я… я… – Поняв, что не сможет выдавить ни слова, Тодд закрыл рот. Дюссандер с ходу заметил в предложении мальчика уловку, о которой тот и не помышлял. Он уже собирался об этом сказать, но передумал, поняв, что старик все равно не поверит. Отсутствие доверия и было главной проблемой.

– И откуда тебе знать, что у меня в ячейке не две копии? Что одну я могу принести сюда и сжечь, а вторая останется там?

Потрясенный, Тодд молчал.

– И как бы мы ни старались все предусмотреть и подстраховаться, сомнения все равно останутся. Наша проблема не имеет решения, уж поверь.

– Вот черт! – обескураженно протянул Тодд.

Дюссандер сделал большой глоток и посмотрел на подростка поверх чашки.

– А теперь я сообщу тебе еще кое-что важное. Первое: если твоя роль в этом деле и выйдет наружу, то ты отделаешься легким испугом. Не исключено, а вернее, скорее всего сообщение об этом даже не попадет в газеты. Я тебя стращал колонией, но тогда я сам сильно перепугался – думал, ты не выдержишь и расколешься. Но верю ли я в это? Нет, не верю. Я поступил так, как делает отец, когда пугает своего ребенка «страшным букой», чтобы тот не гулял, когда стемнеет. Я не верю, что тебя отправят в колонию. Во всяком случае, в стране, где убийца отделывается легким шлепком по руке и выходит на волю, чтобы снова убивать, отсидев пару лет в тюрьме, где по цветному телевизору смотрел сериалы. Но бесследно для тебя все это не пройдет. Останутся архивы… пойдут разговоры. А от разговоров никуда не деться. Такая скандальная история не может не вызвать их, и ее, как хорошее вино, запечатают в бутылку и приберегут до лучших времен. С годами твоя вина будет только расти. Если все выплывет наружу сегодня, люди скажут: «Он лишь ребенок…» – понятия не имея, что ты совсем уже не ребенок, о чем знаю я. А как они отреагируют, если узнают об этом, скажем, через пару-тройку лет? Что ты молчал с семьдесят четвертого года? Это будет уже совсем другая история. А если правда выплывет во время учебы в колледже? Настоящая катастрофа! А если ты только начнешь делать первые шаги в бизнесе? Конец всем надеждам! Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Тодд не ответил, но Дюссандер с удовлетворением кивнул.

– Теперь перейдем ко второму пункту, – сказал он, продолжая кивать. – Я не думаю, что твое письмо вообще существует.

Испугавшись, что его выдадут глаза, Тодд уставился в пол и изо всех сил старался сохранить на лице невозмутимое выражение. Дюссандер не спускал с него пристального взгляда, и до мальчика вдруг дошло, что старик допрашивал сотни, если не тысячи заключенных, и был настоящим мастером своего дела. Тодду казалось, что его голова стала совсем прозрачной и никаких мыслей скрыть не удастся.

– Я спросил себя, кому ты по-настоящему доверяешь? Кто твои друзья… с кем ты общаешься? Кому этот мальчик, совершенно самодостаточный и удивительно расчетливый, может безоговорочно доверять? Ответ очевиден: никому!

Глаза Дюссандера горели. Он продолжил:

– Я много размышлял об этом и взвешивал все за и против. Я знаю тебя, знаю твой характер, но знаю не все, поскольку постичь другого человека до конца не суждено никому. И я совершенно не знаю, какой ты вне этого дома. И поэтому я сказал себе: «Дюссандер, ты можешь ошибаться. Неужели после стольких лет ты хочешь, чтобы тебя поймали и, возможно, казнили только потому, что ты недооценил какого-то мальчишку?» Будь я помоложе, думаю, рискнул бы – все-таки шансы на успех достаточно велики. Но, как ни странно, чем старше становишься и чем ближе смерть, тем больше цепляешься за жизнь и боишься рисковать.

Он помолчал, не сводя горящего взгляда с Тодда.

– И последнее, а потом можешь уйти, когда пожелаешь. Хочу, чтобы ты хорошенько запомнил следующее. Я сомневаюсь, что есть письмо, которое ты передал другу, но в существовании моего могу тебя заверить. Документ, о котором я тебе рассказывал, действительно лежит в сейфе. Если я умру сегодня… завтра… все выплывет наружу. Абсолютно все!

– Выходит, мне будет плохо при любом раскладе? – поинтересовался Тодд и даже усмехнулся. – Тогда какая мне разница?

– Разница есть. С течением времени твоя власть надо мной будет уменьшаться, поскольку с каждым годом американцы – и даже израильтяне – будут все меньше и меньше заинтересованы в том, чтобы отобрать у меня жизнь и свободу, которыми я так дорожу.

– Да? А что же они тогда не отпустили Шпеера?

– Если бы его взяли американцы, а они очень милосердны к убийцам, то наверняка отпустили бы, – возразил Дюссандер. – Неужели американцы позволят израильтянам вывезти девяностолетнего старика, чтобы повесить его, как Эйхмана? Вряд ли. Такое невозможно в стране, где фотографии пожарных, спасающих котят с деревьев, печатают на первых

полосах. Твоя власть надо мной станет уменьшаться, а моя над тобой – расти. Баланс сил будет постоянно меняться. И настанет день – если я, конечно, проживу достаточно долго, – когда я решу, что ты больше не представляешь для меня угрозы. Тогда я уничтожу документ.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});